23 апреля / 6 мая по 9/22 мая Магические действия накануне или в день начала сева. Наиболее подходили для начала ритуального сева день пророка Иеремии (Еремея Запрягальника). День засевок считался праздничным, сопровождался молебнами и праздничными трапезами.

Засевки

Засевки (засев, парадный засев) - общественные или семейные ритуально-магические действия в начале сева или накануне его (см. также Посевание).

В Европейской части России и в Сибири начало сева яровых хлебов и ритуалы, связанные с ним, в большинстве случаев приходились на период от Егорьева по весенний Николин день. Но, в зависимости от климатических условий, последний мог служить не только завершающим сев пшеницы и ржи, крестьяне при этом говорили: "До Миколы посей - хлеба будет", но считался также серединой посевной - "Николин день из сева не выходит", "До Николина дня - первый сев". В некоторых областях Сибири сев пшеницы наоборот старались приурочить ближе к дню Николы Вешнего, а после него уже сеяли овес и ячмень.

С конца апреля и до конца мая почти каждый день православного календаря указывал на необходимость сева той или иной земледельческой культуры. Одним из наиболее распространенных сроков для ритуального начала посева яровых ржи и пшеницы являлось 1/14 мая - день пророка Иеримиии, в народе - Еремей Запрягальник. В Сибири даже, если земля к этому дню еще не была готова к севу, приговаривали "хоть малость, а посеять нады" (Макаренко А.А. 1995. С.). В некоторых местах оба Еремеева дня (1/14 и 31 мая/13 июня) служили границами всей весенней посевной: "На Еремея Запрягальника подними сетево (севалку), а на Еремея Распрягальника опусти сетево", - приговаривали крестьяне. В некоторых местах началом массового сева считался второй день мая, посвященный церковью памяти перенесения мощей святых угодников Бориса и Глеба (2/15 мая). В связи с важностью этого дня в кругу хозяйственных работ народ именовал святых Сеятелями, а об этом дне говорил: "Борис и Глеб сеют хлеб". К Николину дню полагалось управиться с ранними зерновыми. В день Пахома Бокогрея (15/28 мая) в Европейской России начинался поздний сев пшеницы. Нижняя граница сева ярового хлеба находилась в тесной связи с погодными условиями. При ранней весне ею считались либо день Иоанна Богослова (8/21 мая), либо святых Федора и Вита (16/29 мая) - "На Вита сей: кто сеет после Вита, плохо будет жито", а при поздней весне и, соответственно, севе - 20 мая / 2 июня - Алексеев день или в день Константина и Елены (см. Олена-льняница).

Немалое значение в выборе конкретного срока в установленных календарных рамках имели приметы. Сев начинали, когда в лесу не оставалось снега, на березе "лопались" сережки, а ее лист разворачивался в "копеечку". Примечали, когда зацветет черемуха, прилетят майские перелетные птицы, появятся "крылатые муравьи"; сигналом к началу сева служило также кукование кукушки. О готовности земли судили по тому появились ли в комьях мелкие пузырьки, мерзнет или нет в борозде босая нога, а чтобы точнее определить степень прогрева почвы, у сибиряков старики садились голым телом на пашню.

В соответствии с приметами, сроки сева приурочивались к раннему, среднему или позднему периоду в указанных выше календарных рамках. Если почки развивались сначала на вершине дерева, то полагали, что удачнее будет последний сев хлебов, если в середине - то средний, если ниже - то первый. Также примечают по ярусам полевого хвоща, какой из них оказывался сочнее, тот и сев обещал дать наибольших урожай. Если верба распускалась с макушки, судили, что сеять нужно пораньше, если наоборот - хорошим будет второй посев. Ясное утро на Егорьев день сулило успех при раннем севе, ясный вечер - при позднем.

В Самарской губ. о раннем или позднем севе гадали, устраивая символические засевки. Отец и сын выходили в поле и, отметив на пашне середину, становились по межам с противоположных сторон поля и начинали сходится, разбрасывая семена. Если к середине первым подходил отец, то удачным должен был стать ранний сев, если сын - поздний.

Выбирая наилучший день для засева, крестьяне также руководствовались лунным календарем, стремясь подгадать, чтобы сев пришелся на полнолуние. Из дней недели выбирался наиболее удачный - "легкий" и не постный день: вторник, четверг или субботу. В Пензенской губ. о дне наиболее удачного засева гадали под Новый год. Если в новогоднюю ночь выпадал иней, то крестьяне полагали, что яровое нужно сеять именно в этот день недели. Если же весной по какой-либо причине не удавалось начать сев в этот день, то признавалось необходимым, чтобы уродился хлеб, хотя бы вывезти семена в поле.

Начало сева считалось общественным делом. Прежде чем приступить к посеву на семейных участках, крестьянский сход - общество выбирало человека, которому предстояло первым засеять для всей деревни. Это событие часто приурочивались к празднику, сопровождались молебном, семейными, а иногда и коллективными праздничными трапезами.

На сход собирались все женатые мужчины - хозяева, за исключением больных, и при помощи голосования или жребия избирали человека с "легкой рукой". В Демянском у. Новгородской губ. это происходило следующим образом: в шляпу кидали косточки, и каждый хозяин, обнажив голову, вытаскивал одну. Тот кому доставалась косая косточка - "косынка" становился засевальщиком. Во Владимирской губ. при выборе засевальщика руководствовались прежде всего репутацией кандидата. Обычно в сеятели избирали богобоязненного и благочестивого человека, семья которого считалась наиболее благополучной, дружной и удачливой. В случае успеха он мог засевать не один год подряд, а после его смерти право на первый сев переходило по наследству к его сыновьям. В некоторых местах из числа претендентов исключали стариков, приговаривая, что их "черед уже вышел", а в других, наоборот, - им отдавалось предпочтение. Самого старого жителя деревни, даже если он уже не мог ходить, сыновья привозили на телеге в поле и выводили, поддерживая под руки, на пашню. Старик брал горсть из лукошка, в котором смешали свое зерно все хозяева деревни, и бросал ее на пашню, после чего каждый мог свободно начинать сев на своей полосе.

Должность засевальщика считалась очень почетной, а человек ее исполняющий слыл счастливчиком. В его избрании видели особую богоизбранность, проявление милости Божьей, поэтому часто в качестве общественного засевальщика избирали священника - "божьего человека".

В отдельных семьях засевал обычно хозяин, но если семья включала нескольких лиц мужского пола, а тем более уже женатых, на предпочтительного засевальщика также указывал жребий. В качестве жеребьев при этом часто выступали испеченные в Средокрестье "кресты", в один из которых запекали нательный крестик, монету или зерно. Тот, кому доставался отмеченный "крест", должен был засевать, даже если это был годовалый ребенок. В некоторых местах предпочтение при выборе семейного засевальщика изначально отдавалось мальчику или старику. В этом русская традиция перекликается с представлениями белорусов о зависимости удачи во время сева от невинности засевальщика, что связано в свою очередь с представлениями о священности акта засева, а поэтому и необходимости для его исполнителя физической и моральной чистоты.

Требование чистоты отразилось и в обычаях, предшествовавших выезду сеятеля в поле (см. также Запашка): он обязательно мылся в бане, надевал чистую праздничную одежду, иногда рубаху, в которой принимал причастие; хозяйка наводила в доме чистоту и порядок, покрывала стол чистой скатертью. Эти действия чаще всего объясняли стремлением, сохранить хлеба, которым предстояло уродиться, "чистыми", лишенными сорняков.

Накануне сева, а в особенности в день его начала, поведение засевальщика и всей его семьи строго регламентировалось. Сеять не разрешалось вовсе, пока в деревне был не захороненный покойник. Крестьяне старались также не засевать одновременно с соседями, в особенности если их полосы земли находилась рядом, иначе у одного посеянное не взойдет. Существовал запрет сеять одновременно новыми и старыми семенами или засевать новое поле семенами со старого. Чтобы не отдать удачу, не разрешалось никому ничего давать взаймы или продавать в день засевок. Наиболее опасались продавать кому-нибудь для засева семена, особенно пшеницу. В Тюменском округе Сибири считали, что от такой продажи хлеб выводится, а в пшенице заводятся сорняки и она болеет головней. В тоже время, покупка такого хлеба наоборот могла бы быть очень удачной и приносить богатые, каждый год большие урожаи на протяжении нескольких лет, что обычно являлось поводом для обвинений покупателя в колдовстве.

Обязательным моментом в начале любого важного хозяйственного дела была общесемейная молитва. Почти повсеместно засевки начинали с того, что накануне вечером или ранним утром в избе перед накрытым праздничной скатертью столом, на который ставили хлеб и соль, собиралась вся семья. Когда все были в сборе, все окна, двери, щелки, отверстия и печная труба, наглухо закрывались и затыкались. Делалось это для того, чтобы нисшедшая от молитвы благодать Божия не могла уйти из избы и осталась на посевных семенах, находившихся тут же. Усевшись за стол, все некоторое время сидели молча, затем, по знаку хозяина вставали и вслед за ним хором повторяли молитву о ниспослании удачного сева и урожая, после этого тот, кому предстояло засевать собирался в поле. Очень часто, в особенности в западнорусских губерниях, на время молитвы на божнице зажигали четверговую или пасхальную свечу, а в Самарской губ. перед образами обязательно насыпали горсть посевного зерна, которую затем брали с собой в поле, считалось, что она сосредотачивало в себе всю силу молитвы.

В некоторых местах знающие люди вместо молитвы приколдовывали, желая приумножить будущий урожай. Например, в одной из деревень Иркутской обл. об одной из крестьянок ее односельчане рассказывали, что перед выездом ее мужа в поле она простоволосая, в белой рубахе и белых чулках, садилась, поджав под себя ноги, на борону и в то время как муж ее вел под уздцы запряженную в борону лошадь, читала заговор.

Начало работы традиционно приурочивали к раннему утру, в редких случаях к позднему вечеру, чтобы охраниться от дурного глаза и нежелательных встреч. По представлениям сибиряков, если человеку, отправляющемуся сеять, кто-то перейдет или переедет дорогу, посеянное им не взойдет.

Русским крестьянам было известно множество магических способов увеличения плодородной силы зерен и земли при посеве. Зерно освящалось: в церкви повсеместно в день 1 "зернового" Спаса (см. Преображение), на Пасху вместе с куличами и яйцами (енисейск.); в домах или на деревенской площади во время обходов священника с пасхальными молебнами. В него добавляли зерна, наделявшиеся, по народным представлениям, особой силой и способные принести богатый урожай: зерна дожиночного снопа, а также зерна "спорыша"/"спорыньи" (от слова "спорый") - стебля пшеницы или ржи с двумя или большим количеством колосьев, также называвшегося в западнорусских губерниях "житной маткой". В Самарской губ. зерна "спорыньи" зашивали в ладанку, которую сеятель, отправляясь сеять, надевал на нательный крест.

Имело значение и то, каким образом зерно было привезено в поле. Например, в Московской губ. было принято везти зерно, предназначенное для сева, в не завязанных мешках, иначе, по представлениям крестьян, земля "завяжется" и не будет родить.

Особую важность в засевных ритуалах имел различного вида испеченный хлеб, чаще всего освященный в церкви. "Святой хлеб" - каравай или пасхальный кулич, отправляясь на поле, клали в севалку в семена, затем иногда выкладывали на пашню, а перед засевом или после него съедали. В Архангельской губ. из зерна первого обмолота делали специальные "засевальные хлебы", которые хранили на божнице, а ближе к началу посевной клали в закрома. Во время сева их раскладывали по четырем углам пашни, а один оставляли в севалке. Повсеместно особое значение при севе имела благовещенская просфора, употребление ее в этом качестве упоминается еще в Тамбовской грамоте 1652 года. Ее привязывали к севалке, раскрошив разбрасывали по полю, после засева съедали сами, иногда делили между членами семьи или, как, например, в Калужской губ. один ее кусочек давали лошади, а другой закапывали на пашне вместе с бутылкой святой крещенской воды, чтобы уберечь всходы от града. Очень часто в качестве магического хлеба. По завершении засева "крестик", который клали на дно севалки, использовались "кресты", которые испекались в Средокрестье съедался засевальщиком; иногда это происходило особо торжественно: крестьянин расстилал на пашне скатерть, ставил не нее угощение и специально принесенную с собой по этому случаю водку.

Особое значение хлеба в ритуалах первого сева было предопределено существовавшими в древности представлениями о его способности возродиться заново, накормить землю, вернуть ей силу, затраченную на его рождение в прошлом году. Возможно, что в более раннее время хлеб предназначался земле и в качестве жертвы.

Одним из непременных предметов, который клали в севалку, а затем съедали или закапывали на пашне, было пасхальное яйцо, или специально по этому случаю сваренное и окрашенное в красный цвет. Считалось, что оно магически влияет на увеличение вегетативной силы земли, величину и полноту зерна нового урожая. В Иркутской губ. вместо яйца в семена добавляли толченую скорлупу, а чтобы еще более увеличить их магическую силу к севалке привязывали мешочек с краюшкой хлеба, просфорой, освященной вербой и свечой.

В некоторых местах считалось, что сеятель должен обязательно снять пояс во время сева, чтобы не сдерживать рост злаков. Но в ряде селений, например, Вологодской и Московской губ., пояс не только не снимали, но и затыкали за него топор, что, по представлениям крестьян, должно было охранить посевы от червей.

Существует мнение, что комплекс предписаний, регламентировавших поведение и одежду сеятеля, косвенно указывает на то, что символика мужских обрядовых функций при севе сохраняла следы представлений о нем как об оплодотворении земли. При посеве зерновых сеятель должен был идти по пашне босиком, без пояса (лен советовали сеять без штанов или вообще голым), в некоторых случаях зерно рекомендовали нести в старых штанах, а в севалку или даже в штаны сеятеля клали яйца, которые затем зарывали в землю и т.д. Возможно по той же причине сев в традиции являлся исключительно мужским делом, а участие в нем женщин считалось грехом.

Одну или первые три горсти зерна сеятель должен был бросить сложенными крест-накрест руками, обязательно помолившись или произнеся особый приговор. Часто подобные словесные формулы ограничивались молитвой "Отче наш" или призывом: "Благослови / зароди, Господи" (Бернштам Т.А. 1988. С. 136). Но в некоторых местах сохранилась традиция произнесения при засеве особых самодеятельных молитв, например, в Ярославской губ., бросив первую горсть, сеятель крестился, кланялся на все четыре стороны и говорил: "Дай, Боже, урожай всем православным христианам" (Зеленин Д.К. 1991. С. 57). В Тверской губ. при засеве приговаривали: "Народи, Господи, с полосьмины три осьмины, народи, Господи, на птиц небесных, на всю нищую братью, и на всех православных", а в Московской: "Пошли, Господи, милость свою на всякую долю, на нищую долю, на сиротскую долю, на птиц небесных, на свое семейство" (Соколова В.К. 1979. С. 148, 154).

В этих приговорах реализовалась одна из важнейших ритуальных функций мужчины. Обращаясь за помощью к верховной сакральной силе - Богу (в некоторых местах к наиболее почитаемому святому), он устанавливал связь с ними и заключал договор, благодаря которому действия сеятеля приобретали способность обеспечить прокормление не только для его семьи, но и всем православным, всем людей, вне зависимости от социального статуса: богатым, бедным, нищим, ворам, а также представителям животного мира: птицам и скоту. Таким образом молитва об изобилии обеспечивала поддержание благополучного существования мира в целом. При этом, заботясь о живых, не забывали и умерших, символом которых в ритуале выступали птицы и нищие, для которых в молитве испрашивалась равная доля.

Идея всеобщего прокормления отражалась также в общедеревенских праздничных трапезах, обязательным моментом которых было кормление богомольцев и нищих, а также разбрасывание по полям остатков пищи для птиц. В Вятской губ. после окончания посева яровых в деревне устраивались ссыпки: из собранных с каждого домохозяйства продуктов (муки, масла и т.п.) накануне праздника для общей трапезы готовилась еда. В одну избу собирались гости из двух-трех деревень, на почетное место в переднем углу садился самый старый, уважаемый член общины, рядом с ним располагались наиболее хозяйственные, богатые мужики лучшей стороны деревни. Обед начинался обычно с общей молитвы, перед которой на божнице зажигали свечу и ставили рядом с ней тарелку каши для умерших.

Качество сева, т.е. то, насколько равномерно было разбросано зерно по пашне, лежало в основе благосостояния семьи, поэтому погрешности в севе рассматривались часто как дурное предзнаменование. Так, в Самарской губ., если при всходе зерна на поле обнаруживался "обсевок", т.е. пустое пространство, говорили, что в этой семье будет покойник - умрет хозяин.